Профессор Ташкентского медицинского института и... архиепископ; один из немногих, чей бронзовый бюст был прижизненно установлен в галерее выдающихся хирургов нашей страны в Институте неотложной помощи им. Склифосовского в г. Москве, и... видный церковный деятель, занесенный в списки высшего духовенства русской православной церкви; автор «Очерков гнойной хирургии», удостоенных первой послевоенной Государственной премии СССР в 1946 году, и... религиозного трактата «Дух пророка Самуила»; врач, блестяще знающий анатомию человеческого тела, и священнослужитель, верящий, что в сердце помещается душа, — достаточно много неординарного и противоречивого сосуществовало в мировоззрении и жизнедеятельности Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого...

Родился Валентин Войно-Ясенецкий в 1877 г. в г. Керчи. Отец его был аптекарем, впоследствии агентом богатой страховой компании в Киеве, куда семья переселилась в конце 80-х гг. В семье было 2 девочки и 3 мальчика. Интересы у молодежи сложились разные, Валентин готовил себя к карьере художника.

В вопросах веры в семье Войно-Ясенецких царила полная свобода. Отец был католиком, притом католиком благочестивым, мать была православной и очень религиозной верующей. По законам тогдашней России, дети должны были быть православными.

Братья Валентина излишней религиозности не проявляли. Ни в детстве, ни в юности родители не читали детям никаких поучений нравственного порядка. И в тоже время в доме существовали какие-то непререкаемые понятия о чести, долге, ответственности. Совершенно нестерпимо относились Войно-Ясенецкие к еврейским погромам. Но из всех детей нравственные вопросы по настоящему томили пожалуй только Валентина. Сын обеспеченных родителей болел той болезнью, которой страдала русская интеллигенция. Это вина перед народом, мужиками в деревне, оборванными бабами на церковной паперти. Нужно служить народу, в этом главное назначение образованного человека и его спасение.

Под влиянием этих взглядов, Валентин, поступая в Петербургскую академию художеств, задумался, правильный ли жизненный путь он избирает, и признал себя не вправе заниматься тем, что ему нравится и обязан заниматься тем, что полезно для страдающих людей. Он решил поступать на медицинский факультет, но все вакансии были заняты, и он поступил на юридический. Через год, однако, его опять повлекло к живописи, и он поступил в частную школу профессора Книрра в Мюнхене, но через 3 недели, затосковав по дому и России, вернулся в Киев и стал заниматься рисованием и живописью.

Через 2 года после гимназии, под влиянием тех же мыслей о народничестве, преодолев отвращение к естественным наукам, Валентин поступает на медицинский факультет Киевского университета.

В это время через сомнения и душевные переживания в нем вырабатывались этические и религиозные позиции. Сначала захватило его учение графа Толстого. Но в следующем году в руки молодого студента попалась запрещенная тогда книжка Толстого «В чем моя вера?» и его она оттолкнула. Он увидел в ней по его словам «издевательство над православной верой» и традиционное православие — вера матери — непоколебимо восторжествовало в нем навсегда.

Итак 2-х летняя душевная тяжба внешне как бы разрешилась. Он окончательно оставил живопись. Но внутренние трудности остались. Насильно заставлял он себя изучать физику, химию, минералогию, но, тем не менее, учился на сплошных пятерках и неожиданно заинтересовался анатомией. «На третьем курсе — как говорит он сам, — я со страстным интересом занимался изучением операций на трупах. Произошла интересная эволюция моих способностей: умение тонко рисовать и моя любовь к форме перешла в любовь к анатомии и тонкую художественную работу при анатомической препаровке и при операциях на трупах. Из неудавшегося художника я стал художником в анатомии и хирургии. Государственные экзамены я сдавал блестяще, и профессор общей хирургии сказал мне на экзамене: «Доктор вы теперь знаете гораздо больше чем я, ибо вы прекрасно знаете все разделы медицины, а я многое забыл»».

В знании и понимании анатомии молодой Валентин Войно-Ясенецкий действительно достиг высот поразительных. На абсолютном знании анатомии были построены позднее все его научные достижения.

Университет он закончил в 1903 г., товарищи, узнав о его желании стать земским врачом, единодушно протестовали, говоря, что он предназначен для научной работы. В своих мемуарах он пишет: «Я изучал медицину с исключительной целью быть всю жизнь деревенским, мужицким врачом, помогать бедным людям». И он не отрекся от своего зарока до конца своей медицинской карьеры. Но по окончании университета ему предложили службу в отряде красного креста в начавшейся русско-японской войне.
 

***

В Чите, куда был направлен отряд, Валентин Войно-Ясенецкий впервые получил возможность испытать себя как хирург, где ему было поручено хирургическое отделение. Здесь же обвенчался он с Анной Ланской, сестрой милосердия.

Удивление товарищей Валентина, когда они узнали о его намерении стать земским врачом, вполне понятно. Земская медицина несмотря на энтузиазм интеллигенции, принявшим на свои плечи судьбы народного здравия, была в очень тяжелом состоянии. Земские врачи с самого начала стали практиками энциклопедистами и лечили, переходя в течении рабочего дня от офтальмологии к хирургии, от стоматологии к детским болезням. Можно лишь удивляться врачам, которые в нищенских условиях, не только исполняли профессиональный долг, но и находили силы делать большую науку.

Вернувшись, как тогда говорили в Россию, Валентин Войно-Ясенецкий работает в уездных городках Симбирской, затем Курской губерний. Работа была тяжелой. Чем больше и удачнее он оперировал, тем более росла его слава, тем больше пациентов спешило в больницу. Бедствием тех мест была трахома. Русская деревня издавна была очагом трахомы, тысячи незрячих бродили по дорогам испрашивая подаяние. Слава его росла так стремительно, что хирург не успевал осматривать желающих оперироваться. Особенно после того, как прозревший молодой нищий собрал слепых со всей округи, и они длинной вереницей, ведя друг друга за палки, явились врачу просить исцеления. Его рабочий день начинался в 9 утра и заканчивался глубокой ночью. Но у врача произошел разлад с руководством земской управы и семье пришлось перебраться на Украину, где нашлось место амбулаторного врача.

В это время Валентин Феликсович решает попытать счастья в Москве. Так как рядового врача мог обидеть и выгнать любой земский чиновник, то нужно сделаться доктором медицины, которого никто не позволит оскорблять и поносить. И в 1908 году, оставив жену с двумя малышами у родных, едет в Москву и поступает в экстернатуру, зарабатывая на существование ночными дежурствами в клинике.

Тяга к науке, несмотря ни на что, выходила наружу. Незаметно для себя молодой сельский врач начал записывать чем-то поразившие его медицинские случаи. Потом написал 3 статьи. Так же сама собой жизнь подсказала жгучую хирургическую проблему. Во время одной из операции, чуть не погиб пациент из-за неосторожного обращения с наркозом фельдшерички. С тех пор хирург стал избегать наркоза. В то время не прекращался спор о преимуществах наркоза и местного обезболивания, провинциальные хирурги отдавали предпочтение местной анестезии как более простой, в столичных клиниках наоборот. Валентин Войно-Ясенецкий задался целью решить вопрос об обезболивании с помощью совершенно нового метода. Еще работая сельским хирургом, он прочитал в книге австрийского хирурга о регионарной анестезии и сразу начал оперировать по этому методу, произведя 538 операций. И в Москве в экстернатуре ему позволили писать диссертацию на данную тему. Для диссертации, как видно из письма жене, ему нужно было изучить французский язык, прочитать около 500 работ на французском и немецком языках, так же много работы над докторскими экзаменами. При этом доктором он предполагал стать к январю 1910 г.

Регионарная анестезия по Генриху Брауну предполагает точное попадание иглой с новокаином в необходимый при данной операции нервный ствол. Но этот метод оказался не так прост. Далеко не ко всем нервным стволам существуют удобные подходы. Регионарная анестезия потребовала от хирургов глубокого знания топографической анатомии, где и как проходят нервы, ведающие чувствительностью того или иного участка тела. Валентин Войно-Ясенецкий принялся утверждать этот метод в российской хирургии. Искал и находил все новые и новые подступы к нервным стволам, анестезия которых позволяла сразу обезболить большую поверхность тела. Он обнаруживает прием, как подобраться с иглой к седалищному нерву при выходе из таза, один укол и вся нога теряет чувствительность. В дальнейшем он пришел к открытию, что одна инъекция в так называемый средний нерв, как целиком теряет чувствительность кисть руки. Третье открытие пришло после того, как ученый промерил 300 человеческих черепов, в результате стало ясно, где удобнее всего вводить новокаин и алкоголь в тройничный нерв.

Но, работая в клиниках, Валентин Феликсович так обнищал, что пришлось срочно искать прибежища в очередной земской больнице, к тому же в декабре 1908 г. умер профессор Дьяконов — руководитель экстернатуры, в которой учился Валентин Войно-Ясенецкий. Через месяц он едет в село Романовку Саратовской губернии. Здесь за полтора года были собраны многие материалы, вошедшие в его диссертацию и будущую книгу о гнойной хирургии. Здесь так же в крайне тяжелых условиях ведется большая практическая работа. Кроме врачебного приема и вызовов, на него падала в больнице и вся хирургия «Я делал в Романовке не менее 300 операций в год» — упоминает он в своей биографии. В 1909 г. он начинает заниматься микроскопическими исследованиями опухолей. Все свои отпуска оно проводил в Москве, исследуя трупы и черепа, изыскивая новые методы регионарной анестезии. В 1910 г. семья переезжает в Переславль-Залесский, где та же работа.

Бедность годами держала семью в тисках. В 1913-м, после рождения 4-го ребенка пришлось рассчитать кухарку. Весь год копили деньги на поездку Валентина Феликсовича в Москву для научных опытов, а потом в Киев для сдачи докторских экзаменов. В Переславле-Залесском Войно-Ясенецкий делал до 1000 стационарных и малых операций в год. Главный врач больницы делал в своей операционной решительно все, что делали хирурги начала 20-х годов. В первый же год он предпринял 78 различных операций на глазах, многократно удалял щитовидную железу, несколько операций на среднем ухе, вырезал раковые опухоли в желудке и в мозгу, оперировал как акушер, уролог, гинеколог. Много сделал в хирургии желчных путей, желудка, селезенки, головного мозга. При этом опробовал все виды анестезии и наркоза, и окончательно убедился в преимуществах регионарной анестезии.

В 1916 защита диссертации. Один из оппонентов профессор Мартынов так отозвался о его работе: «Мы привыкли к тому, что докторские диссертации обычно пишутся на заданную тему с целью получения высших назначений по службе, и научная ценность их невелика. Но когда я читал Вашу книгу, то получил впечатление пения птицы, которая не может не петь, и высоко оценил ее». За свое сочинение Валентин Войно-Ясенецкий получил от Варшавского университета крупную премию имени Хойнацкого в 900 рублей золотом, предназначавшуюся за лучшее сочинение, пролагающее новые пути в медицине.

Он и впредь желал оставаться земским врачом, но в начале 1917 г. случилась беда, заразилась туберкулезом его жена Анна. Тогда существовало мнение, что туберкулез лучше лечится в сухом, жарком климате. Он стал искать место врача в Средней Азии и вскоре на конкурсной основе занимает должность главного врача и хирурга Ташкентской городской больницы. В марте семья переезжает в Ташкент. Вроде бы все менялось к лучшему, но на календаре значился 1917 г.

Врач Лев Останин так описывает события тех лет: «Время было тревожное. В 1917-1920 гг. в городе было темно. На улицах по ночам постоянно стреляли. Раненых привозили в больницу. В любой час ночи Войно одевался и шел по моему вызову. Иногда раненые поступали один за другим. Часто сразу оперировались, так, что ночь проходила без сна».

В январе 1919 г. комиссар Туркестанской Республики К. Осипов попытался захватить власть, но восстание было подавлено. Победители стали хватать и правых и виноватых и расстреливать без всякого суда. Был арестован и Валентин Феликсович со своим учеником хирургом Р. А. Ротенбергом, по доносу служителя морга пьяницы и вора, которого главный врач при всем своем долготерпении обещал выгнать с работы. Их повели в железнодорожные мастерские, увести в которые значило в то время расстрел. Поздно вечером через зал, где они ожидали суда чрезвычайной тройки, проходил видный партиец, знавший главврача в лицо, через 10 минут они были отпущены.

Но даже в то время он не пропускал дня, чтобы не заниматься научной работой. Тема опять-таки была подсказана земской практикой, когда он понял, как огромно значение гнойной хирургии и как мало знаний он вынес о ней из университета. И он ставит себе задачей глубокое самостоятельное изучение диагностики и терапии гнойных заболеваний.

За десятилетия до открытия антибиотиков, в пору, когда возможности врача в борьбе против раневой инфекции были ничтожны, Войно-Ясенецкий взялся за книгу о том, как можно хирургическими методами противостоять гнойному процессу. Первым среди врачей он разработал специальные приемы оперативного вмешательства при гнойных процессах и тем самым выделил гнойную хирургию из хирургии общей. Идея книги зародилась еще в Переславле, теперь же в Ташкенте он собирал материал для монографии. Книга строилась на сотнях историй болезней. Обязательной частью были операции в морге. Исследования на трупах с 4 до 7 вечера почти ежедневно закончились тем, что врач заразился и жесточайшим образам переболел возвратным тифом. Но после этого он не оставил операций в морге до того самого дня когда от всех научных занятий его оторвали силой.
 

***

Как же Валентин Феликсович встретил новую власть? Всю свою жизнь до революции и после он судил о ней с точки зрения нравственности. Царизм с его Ходынкой, позором Русско-Японской войны, расстрелами 1905г., дворцовой грязью и провалами в войне с Германией был для Войно-Ясенецккого властью безнравственной. Первые лозунги большевиков о мире, земле и свободе показались ему этически приемлемыми. В детали он не входил, а считал своим долгом гражданина служить при новой власти так же честно, как при старой.

Осенью 1919 г. в Ташкенте образуется первый курс медицинского факультета. В организационной группе врачи Войно-Ясенецкий, Греков, Слоним и Ошанин. Войно-Ясенецкий на научном фронте был за Советы (с 1917 по 1923 гг. он оставался первым председателем Союза врачей г. Ташкента). Поэтому когда в разгар гражданской войны в Ташкент прибыл поезд с преподавателями нового университета, власти без труда утвердили Валентина Феликсовича в качестве профессора.

В ноябре 1919 г. случилось несчастье, умерла Анна Ланская, жена и мать детей Валентина Феликсовича. Он очень скорбел о потери любимого человека, боль потери заглушал 16-часовой напряженной работой. На 1920-1923 гг. падает пора самой плодотворной научной и педагогической его деятельности.

В операционной больницы много лет висела икона Божией Матери, оборотясь на которую, хирург имел обыкновение осенять себя перед операцией крестным знамением. В начале 1920г. одна из ревизионных комиссий приказала убрать икону. Валентин Феликсович ушел из больницы и заявил, что вернется только после того как икону повесят на место. Закончилось это тем, что один партиец привез на неотложную операцию жену, которая заявила, что никакого врача кроме Войно-Ясенецкого не желает. Войно-Ясенецкий подтвердил, что не войдет в операционную. Тогда доставивший сказал, что завтра икона будет висеть на месте. Войно счел честное слово партийца гарантией и оперировал женщину, которая, кстати, вскоре поправилась. На следующее утро икона висела на месте.

Операции Валентин Феликсович предпочитал радикальные, разрезы широкие, что бы иметь возможность обозреть все узлы, ткани, слои. Рентгеновского аппарата в начале 20-х годов в больнице не было, исследования в больничной лаборатории ограничивались анализом крови и мочи. Но сколько-нибудь серьезных ошибок в диагностике главный врач не совершал. Если же ошибался, то по словам доктора Беньяминович «как грешник на исповеди спешил выложить ученикам все малые и большие свои промахи» и это так же было своеобразной формой обучения.

В открывшемся, как упоминалось ранее, университете Валентин Феликсович занял кафедру оперативной хирургии и топографической анатомии. Его лекции собирали полную аудиторию. Слушать приходили не только студенты, но и многие городские врачи.

А пока профессор Войно-Ясенецкий лечил, учил и спасал человеческие жизни, другие люди вели классовую борьбу, описывать которую наверное нет необходимости. Можно только сказать, что кроме поиска и расстрелов всех причастных к старой власти, как один из методов классовой борьбы студентам, например, рекомендовалось глумиться над священниками, верующими. Отделенная от государства Церковь по существу не пользовалась защитой закона, где всяк мог развлекаться. На Пасху и на Рождество компании молодых людей с размалеванными сажей лицами врывались в храмы, горланили, бесчинствовали, оскорбляли верующих. А если кто пытался отстаивать декларированное право на богослужение, тому кулаком и ни-ни. Милиция на случай сопротивления «классового врага» рядом.

Вообще масштаб и жестокость гонений на Церковь того времени тяжело с чем-то сравнить, та жестокость, с которой расправлялись со архиереями, священниками, монахами, монахинями не поддается какому-либо осмыслению. Ладно еще священники, они читают проповеди, но монах, он в основном молчит, он абсолютно никого не трогает, сосредотачиваясь в основном на своем внутреннем мире и, если религия это ерунда, зачем тогда убивать монахов и тем более монахинь? Все это можно сравнить разве, что с гонениями первых веков христианства. Но эта область, как мы знаем из предыдущего, очень мало интересовала Войно-Ясенецкого. Он жил как бы вне общественной и нравственной атмосферы Ташкента, до известного времени.

Вскоре он узнал, что в Ташкенте существует Церковное братство и начал посещать его собрания. В конце 1920 г. он попал на один из церковных съездов, где произнес речь о положении в Ташкентской епархии. После собрания владыка Иннокентий неожиданно сказал ему: «Доктор, Вам надо быть священником!..»

«У меня не было и мысли о священстве, но слова преосвященного Иннокентия я принял как Божий призыв архиерейскими устами и, минуты не размышляя: «Хорошо, Владыко! Буду священником, если это угодно Богу!»»

В один из первых дней февраля 1921г. Войно-Ясенецкий появился в больничном коридоре в рясе священника с большим крестом на груди. Он прошагал в кабинет, одел халат и явился в предоперационную мыть руки. Предстояла операция. Никто в отделении не посмел задавать вопросы, не имеющие отношение к больничным делам. И сам он не спешил объясняться. Только ассистенту, который обратился к нему по имени отчеству, ответил спокойным голосом, что Валентина Феликсовича больше нет, а есть священник отец Валентин.

«Вы не можете представить тот шок, который мы пережили, — говорит бывшая медсестра М. Г. Канцепольская, — одно дело личная вера, даже икона в операционной. К этому мы привыкли. Но надеть рясу, когда люди боялись упоминать в анкете дедушку-священника, когда на стенах домов висели плакаты: «Поп, помещик и белый генерал - злейшие враги Советской власти» — мог либо безумец, либо человек безгранично смелый. Безумным Войно-Ясенецкий не был...»

Что побудило его к этому поступку, наверно лучше всего послушать его самого: «...событие посвящения в дьякона произвело огромную сенсацию в Ташкенте, и ко мне пришли большой группой во главе с одним профессором студенты медицинского факультета. Конечно, они не могли понять и оценить моего поступка, ибо сами были далеки от религии. Что поняли бы они, если бы я сказал им, что при виде карнавалов, издевающихся над Господом нашим Иисусом Христом, мое сердце громко кричало: «Не могу молчать!» Я чувствовал, что мой долг — защищать проповедью оскорбленного Спасителя нашего». Через неделю после посвящения в диаконы, он был рукоположен в иерея, и ему пришлось совмещать священство с чтением лекций на медицинском факультете.

Чтобы проповедовать, пришлось заново на 44 году жизни изучать богослужение и основы богословия. Лекции он читал в священнической рясе с крестом. Патриарх Тихон, узнав о его священстве, специальным наказом подтвердил право хирурга заниматься наукой.

Интересен один случай выступления Войно-Ясенецкого на суде, когда начальник тогдашнего Ташкентского ЧК Петерс решил учинить показательный суд над профессором Ситковским и другими врачами за якобы не желание лечить красноармейцев. Но, выступая в качестве эксперта, Войно-Ясенецкий совершенно ясно и точно показал отсутствие вины у обвиняемых. Взбешенный Петерс стал нападать на самого Войно-Ясенецкого.
— Скажите, поп и профессор Ясенецкий-Войно, как это вы ночью молитесь, а
днем людей режете?
Отец Валентин конечно понял намек и ответил в соответствии с законами полемики:
— Я режу людей для их спасения, а во имя чего режете людей вы, гражданин общественный обвинитель?
Зал встретил ответ хохотом и аплодисментами. Петерс не смирялся:
— Как это вы верите в Бога, поп и профессор Ясенецкий-Войно? Разве вы его видели, своего Бога?
— Бога я действительно не видел, но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там так же и ума. И совести там тоже не находил.
«Дело врачей» было провалено.

Что касается общественного поведения Валентина Феликсовича в Ташкенте между 1920-1923 гг., он один, не имея никакой опоры, кроме собственного авторитета, отстаивает законность, нравственность, право на независимые убеждения. Он не произносит антисоветских проповедей, но всякий раз, когда на его глазах пытаются попрать нравственные начала, он протестует.
Активность в делах Церкви не мешала работе хирурга. Отец Валентин выступил с 4 большими докладами на 1 научном съезде врачей Туркестана в октябре 1922 г.

Была близка к завершению 1 часть «Гнойной хирургии», не хватало одной главы, что бы послать труд в издательство . Но случились события, на годы оторвавшие его от всякой научной работы. Священства отца Валентина не одобрил ни один из сотрудников, кто по убеждению, кто из страха, но все медики приняли новое обличие и новое общественное положение в штыки. Непонимание, насмешки, порой ненависть. И так изо дня в день. Комсомольские карнавалы на Пасху и Рождество, оскорбительные выкрики прохожих на улице... Между 1921-1923 гг. на долю отца Валентина выпали те же испытания, что переживал в то время любой служитель Церкви.

Но с терпением относился он к любому мнению. И как ни парадоксально, снисходительность и дружелюбие его проливалось в те годы в основном на безбожников и инаковерующих. С верующими он был суров и непреклонен, желая наверно пробудить в них твердость с которой сам относился к делам веры.

Детей Валентин Феликсович поручил операционной сестре Софье Сергеевне Велицкой, муж которой, царский офицер, погиб на фронте. Своих детей она не имела и поэтому с радостью приняла предложение Валентина Феликсовича стать воспитательницей его детей, которых, как рассказывают, Велицкая любила и в доме младшего — Валентина — дожила до глубокой старости.

1922-1923 гг. отличаются особой жестокостью и масштабностью репрессий в отношении Церкви. Под видом изъятий церковных ценностей были расстреляны и заключены в тюрьмы тысячи священнослужителей. В одном из секретных документов Ленина того времени читаем: «Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому подводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, что бы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели думать».

В мае 1922 г. самозванная группа священников объявила себя представителями всех православных, создала так называемую «живую церковь», объявила, что не признает Патриарха Тихона и приветствует любые требования советов к Церкви. Главная политическая идея живоцерковников состояла в том, что бы срастись с государственным аппаратом. В ожидании благ от новой власти, живоцерковники доносили на своих идейных противников. Волна раскола докатилась и до Ташкента, живоцерковники принялись захватывать приходы. ГПУ расчищало им дорогу, арестовывая каждого, кто противился живой церкви. По стране прокатилась волна антирелигиозной пропаганды.

Архиепископ Ташкентский Иннокентий в ожидании ареста возвел в сан епископа архимандрита Виссариона, который, не прошло и суток, исчез в подвалах ГПУ, а потом был выслан из города. Иннокентий так же уехал из Ташкента, так ни кому и не передав церковную власть в Туркестане.
«Тогда протоиерей Михаил Андреев и я — вспоминает Войно-Ясенецкий — стали во главе правления. Мы развили довольно большую деятельность, объединили всех оставшихся верными священников и церковных старост».
Арест патриарха Тихона обновленцы восприняли как свою победу. Тихоновские епархии сдавались по всей России. В Ташкенте ожидали обновленческого епископа, но вдруг объявился местный епископ, сторонник патриарха.

В Ташкенте в то время в ссылке находился епископ Андрей Ухтомский, который тайно постригает отца Валентина в монахи, с именем Лука в честь апостола, евангелиста, врача и художника Луки, для последующего возведения в епископы. Так как для рукоположения в епископы не хватало второго епископа, владыка Андрей, направляет Войно-Ясенецкого в Пенджикент, в 90 верстах от Самарканда, где отбывали ссылку епископ Волховский Даниил и епископ Суздальский Василий. Архиереем Войно-Ясенецкий стал 18/31 мая 1923 г. и на следующий день благополучно вернулся в Ташкент. Патриарх Тихон, ни минуты не задумываясь утвердил и признал законной его хиротонию.

Те дни, которые епископ Ташкентский и Туркестанский провел на свободе, были днями напряженной борьбы с живоцерковниками. 10 июня 1923 г. обыск и первый арест. До этого он успел написать завещание к верующим, в котором громил живоцерковников.

Сотрудники Петерса, теперь уже начальника ГПУ (государственного политического управления), не стали затруднять себя, что бы измыслить сколько-нибудь достоверное обвинение. Луку обвинили в сношениях с Оренбургскими контрреволюционными казаками и одновременно в связях с англичанами, которые он осуществлял якобы через турецкую границу. Притом получалось, что на Кавказе и на Урале, он действовал одновременно. Тогда тюрьма была еще не такой как 15 лет спустя и в заключении Войно-Ясенецкий продолжал работать над «Очерками гнойной хирургии». Чтобы завершить монографию ему оставалось дописать последнюю главу о гнойных болезнях среднего уха. Монографию удалось завершить. В государственном издательстве ее даже одобрили. Но книга вышла лишь 11 лет спустя в 1934 г.
 

***

Оформив Войно-Ясенецкого как политического преступника, Петерс отправляет его в Москву. Перед отходом поезда, несколько десятков верующих женщин и мужчин легли на рельсы, не желая опускать своего пастыря. В Москве ему разрешили жить на частной квартире, он дважды встречался с Патриархом Тихоном, который подтвердил право епископа заниматься хирургией. Во время второго посещения «Лубянки», он арестован и помещен в Бутырскую тюрьму. Бандиты и жулики относились к профессору-епископу по его словам, «довольно прилично». В бутырках просидел он два месяца.

После Бутырки его перевели на Таганку. Здесь интересен один случай. «В Таганской тюрьме меня поместили не со шпаной, а в камере политических заключенных. Все арестанты, в том числе и я, получили небольшие тулупчики от жены писателя М.Горького. Проходя в клозет по длинному коридору, я увидел через решетчатую дверь пустой одиночной камеры, пол, который по щиколотку был залит водой, сидящего у колонны и дрожащего полуголого шпаненка и отдал ему ненужный мне полушубок. Это произвело огромное впечатление на старика (предводителя шпаны из соседней камеры), и каждый раз, когда я проходил мимо уголовной камеры, он очень любезно приветствовал меня и именовал «батюшкой». Позже, в других тюрьмах, я не раз убеждался в том, как глубоко ценят воры и бандиты простое человеческое отношение к ним». Этот с виду неприметный случай дает повод для очень глубоких размышлений, если вспомнить отношение к Войно-Ясенецкому его коллег, перед которыми, надо думать, он демонстрировал много больше своей человечности.

В декабре был сформирован восточносибирский этап на Енисей. Последний этап из Красноярска, в лютую январскую стужу, заключенных на санях повезли за 400 км. на север в Енисейск. «Об этом пути я мало помню — пишет Лука, — не забуду только операции, которую мне пришлось произвести на одном ночлеге крестьянину лет тридцати. После тяжелого остеомиелита, ни кем не леченного, у него торчала из зияющей раны в дельтовидной области вся верхняя треть и головка плечевой кости. Нечем было перевязывать его, и рубаха, и постель всегда были залиты гноем. Я попросил найти слесарные щипцы и ими без всяких затруднений вытащил огромный секвестру).

В Енисейске Лука занял в двух этажном доме просторную квартиру с двумя прибывшими с ним протоиереями Илларионом Голубятниковым и Михаилом Андреевым. В этой квартире они по воскресным и праздничным дням стали проводить богослужения. Далее, если верить слухам, он принялся захватывать закрытые властями храмы и служить в них. Один такой случай местные жители помнят хорошо. Открыть храм, закрытый по решению райисполкома — акт явного неповиновения. Луку вызвали в ГПУ. Держался он с достоинством, заявил, что виноватым себя не считает и впредь намерен возносить хвалу Богу в специально построенных для этого храмах и, как говорят добавил, что единственными хозяевами над собой признает Бога и Патриарха.

Дело ограничилось выговором. Послабление должностных лиц, их как бы не уверенность в отношении Луки возможно связано с тем, что впервые в своем городе они имели известного миру ученого в сочетании в одном и том же лице с архиереем. А может быть от того, что Войно-Ясенецкий уже сделал несколько удачных операций, о которых в Енисейске много говорили. Его приезд в Енисейск произвел большую сенсацию, которая достигла апогея, когда он сделал экстракцию врожденной катаркты трем слепым мальчикам братьям и сделал их зрячими. По просьбе доктора Василия Александровича Башурова, заведующего енисейской больницей, он начал оперировать у него и за два месяца жития в Енисейске сделал немало очень больших хирургических и гинекологических операций. В тоже время он вел большой прием на дому.

После первых операций к Войно-Ясенецкому хлынули горожане и крестьяне из окрестных сел. Список желающих получить помощь был составлен на три месяца вперед. А больные все ехали. И тут Башуров испугался, ведь на каждую операцию с участием Войно-Ясенецкого требовалось отдельное разрешение, которые давались туго. Растущая популярность Луки раздражала городских начальников. В ГПУ подозревали, что он получает большие гонорары, принимая на дому. Что бы поймать с поличным, к нему несколько раз подсылали разведчиков. Но оказалось, что никакой мзды с больных он не берет, а в ответ на благодарность отвечает: «Это Бог вас исцелил моими руками, молитесь Ему». Свое врачебное мастерство считал Лука даром, предназначенным в частности для прославления Бога. И как врач вел он себя в полном соответствии с дарованными ему способностями. Не отказывал в помощи самым сирым и убогим, не брал ничего за лечение.
Кроме превосходных глазных и полостных вмешательств, поражает случай, рассказанный одной из жительниц Енисейска: «Однажды в Енисейск откуда-то из района привезли умирающего мужчину с больными почками. Когда владыка осмотрел его, то приказал родным купить и заколоть теленка. Теленка закололи, владыка взял от него свежие почки и пришил их больному. Говорят после операции мужику полегчало».

Как известно из официальных источников, первую пересадку животной почки в нашей стране совершил в 1934 г. доктор В.В.Вороной из Киева. Женщине была подсажена почка свиньи. Но оказывается не Вороной, а Войно-Ясенецкий за 10 лет раньше произвел операцию, от которой отсчитывается эра пересадок почки в нашей стране.

Но вскоре, в середине марта, по доносам местных медиков, у которых он отбивал клиентуру Луку выслали в глухую деревню Хая, на несколько сот километров южнее на Ангару. Здесь в пустой, нежилой избе, в одиночестве хирург сделал экстракцию катаракты старику крестьянину, которая прошла успешно. Тяготы ссылки Лука переносил без ропота.

В июне последовал приказ отправить Войно-Ясенецкого обратно в Енисейск. Конечно же, продержав Луку в глухой деревне, власти имели целью урезонить непримиримого архиерея. Но он не собирался отступаться от самого себя. Едва разложив в доме свои вещи, в церкви Преображения, он отслужил Литургию архиерейским чином. Чтобы избавиться от Луки, его переводят в Туруханск, который состоял из 200-300 одноэтажных деревянных домов и нескольких административных зданий. От разрушенного Троицкого Туруханского монастыря оставалась лишь Троицкая церковь.

В Туруханске, когда он выходил из баржи, толпа народа опустилась на колени и просила благословения. Его сразу поместили в квартире врача больницы и предложили вести врачебную работу. В больнице оставался фельдшер и молодая девушка, только что окончившая фельдшерскую школу. «С этими двумя помощниками, — пишет святитель Лука, — я делал такие большие операции, как резекции верхней челюсти, большие чревосечения, гинекологические операции и немало глазных». Но основная масса больных нуждалась не в операциях. Люди на севере страдают от цинги, паразитических червей. Женщины приносили детей. Войно-Ясенецкий не чинясь, лечил и женские и детские и внутренние и глазные болезни.

В Туруханске был закрытый мужской монастырь, в котором стариком-священником совершались богослужения, он подчинялся Красноярскому живоцер-ковному архиерею. Лука своей проповедью о высоком грехе церковного раскола обратил его и всю туруханскую паству на путь верности православию. Священник принес покаяние перед народом и Лука смог бывать на церковных службах и почти всегда проповедовал в них.
Власти естественно этого терпеть не могли. Его вызвал начальник ГПУ и объявил, что ему запрещается благословлять больных в больнице, проповедовать в монастыре и ездить на покрытых ковром санях. Лука ответил, что по архиерейскому долгу не может отказать людям в благословении, и так же не может запретить народу подавать ему сани устланные ковром, и предложил начальнику ГПУ самому запретить это крестьянам, который конечно этого не сделал. Но вскоре Луку неожиданно высылают на берег Ледовитого океана, за неподчинение властям, дав на сборы пол часа. Эту затею властей Туруханска иначе как преднамеренным убийством назвать нельзя. В разгар зимы отправить на открытых санях за полторы тысячи верст человека, не имеющего теплой одежды, значило обречь его на неизбежную гибель.

Но Войно-Ясенецкий не погиб. «5 пути по замерзшему Енисею, — писал он, — я почти реально ощущал, что со мной — Сам Господь Иисус Христос, поддерживающий и укрепляющий меня». В первой же деревне, за 15 верст от Туруханска, на отдыхе, Луку догнал ссыльный эсер Розенфельд, принципиальный атеист, и привез ему охапку вещей, собранных у своих товарищей и малую толику денег. Лука не удивился такой заботе. Не смотря на разногласия, дружеские отношения с эсерами сложились у него давно.
Местом ссылки была избрана деревня Плахино, четвертая за Игаркой. Состояла она из трех изб — жилища двух небольших семей. Ему отвели половину избы с двумя окнами, в которых вместо двойных рам были снаружи приморожены плоские льдины. Сквозь щели в окнах местами был виден дневной свет. На полу лежала большая куча снега. Для ночлега крестьяне соорудили нары и покрыли их оленьими шкурами. Возле нар стояла железная печурка, которая грела настолько, что вода в ведре наутро покрывалась толстым слоем льда.

В Плахине прожил архиерей Лука более двух месяцев. После чего его увезли обратно в Туруханск. По словам самого Войно-Ясенецкого, в Туруханской больнице умер крестьянин, нуждавшийся в неотложной помощи, которую без него не могли оказать. Это так возмутило крестьян, что они вооружившись вилами, косами и топорами решили устроить погром ГПУ и сельсовета. Туруханские власти были так напуганы, что немедленно послали за ним гонца. Лука опять начал работать в больнице.
 

***

В 1926 г. после ссылки Войно-Ясенецкий возвращается в Ташкент. Он лишен церковной и университетской кафедр, занимается частной врачебной практикой, при этом о воздаянии за врачебный труд, как обычно, не хочет и слышать, продолжает работу над монографией, служит в храме рядовым священником. В это время были напечатаны несколько его специальных статей в немецких медицинских журналах. Несколько раз принимал он участие в прениях по докладам на заседаниях хирургического общества. Однажды продемонстрировал коллегам операцию непосредственного переливания крови от донора к реципиенту из сосуда в сосуд. Переливание тогда как раз только входило в моду.
Но несмотря на такую относительно тихую жизнь, владыку все равно чтили, народ провожал его из церкви до дома. К нему обращались не только за благословением, но и за разрешением семейных и бытовых конфликтов. Маленький домик на Учительской превратился в своеобразное государство в государстве. Этого нельзя было терпеть, тем более при взрыве новой антирелигиозной волны. И уже в начале 1929 г. власти начали искать повод, чтобы выслать Луку. За этим тогда дело не стояло. 6 мая 1930 г. Луку арестовывают. После первой ссылки здоровье у Войно-Ясенецкого было сильно подорвано. В переполненной камере, после первого допроса, он теряет сознание, на что тюремная администрация не обращает никакого внимания.

Год провел Войно-Ясенецкий в тюремных камерах, лишенный книг, передач с воли, свиданий с близкими. Из камеры Валентин Феликсович пишет несколько писем следователю, что бы его выслали в какую-нибудь деревенскую глушь, где нет врачей, где бы он мог применять свои знания, для пользы народа, но письма остаются без ответа.

15 мая 1931 г. следует протокол особого совещания коллегии ОГПУ в котором говорится выслать Валентина Феликсовича в Северный край сроком на 3 года. Местом ссылки был Архангельск. Войно-Ясенецкому разрешили принимать больных в амбулатории. Поселился он в деревенском домике у пожилой женщины Вольневой. Полдня он работает на приеме в амбулатории, потом идет в ближайшую больницу, где хирурги-медики тайком пользовались его консультациями. В Архангельске к тому времени все церкви были закрыты.

Случайно Войно-Ясенецкий узнает, что его хозяйка лечит гнойные раны специальными, приготавливаемыми ею мазями, называемыми ею катаплазмами в которые входят земля, сметана, мед и кое-какие травы.
Войно-Ясенецкого это сильно заинтересовало. Первая больная, которую ему показала хозяйка пришла с обширной флегмоной голени. Снимая валенок женщина стонала.. Через полчаса, после наложения мази нога не болит, женщина без труда надевает валенок. Через несколько дней больная чувствует себя лучше. Воспаление ослабло, флюктуации в глубине ткани нет: гной исчез. Еще две-три перевязки — пациентка здорова.
Удивление хирурга растет, он начинает серьезно задумываться. Катаплазмы несомненно действенны. Но как они работают? Ну хорошо мед — это еще можно понять. В мировой литературе есть сведения, что инфицированные раны хорошо заживают под повязкой, содержащей мед и рыбий жир. Травы? Рябинка и чернобыльник давно известны как растения, богатые эфирными маслами. О благотворном воздействии эфирных масел тоже можно прочитать у русских и иностранных авторов. Но земля... Как и почему лечит земля?

Войно-Ясенецкий просит родных прислать специальные книги. Большинство авторов видит в почве только среду, содержащую опасных возбудителей столбняка и сибирской язвы. Сама по себе земля по отношению к человеческому организму представляется нейтральной. И вдруг хирург обнаруживает, что в почве есть вещества, действующие аналогично половым гормонам. Вещества эти, если их ввести в рацион молодых животных, резко повышают их рост. Гормоны почвы поразительно
стойки, остаются неизменными при 120С, после того как большинство бактерий погибает. Уж не они ли помогают организму справиться с нагноением.

Вольнева успешно лечит так называемые торпидные язвы, фурункулы, карбункулы, ожоги, воспаления надкостницы, всевозможные абсцессы. Профессор осматривает больных и следит за развитием болезни.
По просьбе Валентина Феликсовича власти разрешают Вольневой работать в поликлинике. Он отбирает для нее наиболее трудных запущенных больных, следит за действием повязок, фиксирует результаты. В то время в распоряжении врачей не было не только антибиотиков, но и сульфамидных препаратов, медики не слыхали ни о стрептоциде ни о сульфидине. Врач на каждом шагу капитулировал перед гноем.

У Войно-Ясенецкого опять появляется идея проекта крупного научно-исследовательского института, специализирующегося на исследовании гнойной хирургии и терапии. Но идея конечно же остается только идеей, на предложения ссыльного профессора естественно никто не ответил. А работу с катаплазмами по бюрократическим и политическим мотивам вообще вскоре запретили.
 

***

По окончании ссылки в ноябре 1933 г. Войно-Ясенецкий попадает в Москву.
«В Москве первым делом я явился в канцелярию местоблюстителя митрополита Сергия. Его секретарь спросил меня, не хочу ли я занять одну из свободных архиерейских кафедр. Оставленный Богом и лишенный разума я углубил свой тяжкий грех непослушания Христову велению «Паси овцы своя» страшным ответом «нет»...» — пишет сам Войно-Ясенецкий.

От митрополита Лука идет в нарком здравоохранения хлопотать об институте гнойной хирургии, но его не принимают. В это время у него просыпается острое чувство заниматься наукой. Но возможности не было. Он едет сначала в Крым в Феодосию, потом возвращается в Архангельск, где два месяца принимает больных в амбулатории.

Весной 1934 г. Лука едет в Ташкент повидать детей. Откуда направляется в Андижан, куда его берут хирургом консультантом в городскую больницу не имеющую гнойного отделения. Здесь медики приняли его почтительно, работается хорошо, но мучает мысль о грехе, что он отклонил архиерейское служение. Как наказание расценивает Лука лихорадку «папатачи», поразившую его в Андижане через два месяца после приезда. Эта болезнь выражается в отслоении сетчатки глаза и ведет к слепоте. Ему делают 2 операции в Москве, но 1 глаз пропадает. В это время идет тяжелая внутренняя борьба, допустима ли для епископа работа в операционной, работа с трупами? Будет ли Бог снисходителен к тому, кто во имя любой другой идеи откажется от пастырского обета? Он кается, страдает, но с хирургией не расстается. Эта борьба продолжается и после того, как профессор получил хирургическое отделение в ташкентской больнице скорой помощи.

«Более дух лет я продолжал эту работу и не мог оторваться от нее, потому что она давала мне одно за другим очень важные открытия, собранные наблюдения составили в последствии важнейшую основу для моей книги «Очерки гнойной хирургии». В своих покаянных молитвах я усердно просил у Бога прощения за то двухлетнее продолжение работы по хирургии, но однажды моя молитва была остановлена голосом из неземного мира: «В этом не кайся!» И я понял, что мои «Очерки гнойной хирургии» были угодны Богу, ибо в огромной степени увеличили силу и значение моего исповедания имени Христова в разгар антирелигиозной пропаганды».

В 1934 г. в урезанном виде вышли из печати «Очерки гнойной хирургии», книга, которую автор ждал более 10 лет. Почти шестнадцатилетний опыт представил доктор медицины Войно-Ясенецкий в надежде, что труд его поможет разобраться в сложнейших проблемах гнойной хирургии, что сам он постигал тяжелым трудом и самоучкой. Этим трудом он вновь заявил о себе как крупный ученый. «По своему значению книга Войно-Ясенецкого остается непревзойденной и по ныне» — написал заслуженный врач СССР Борис Львович Осповат, проработавший в хирургическом отделении Боткинской больницы г. Москвы 50 лет. «Вероятно, еще не одно поколение хирургов, читая эту книгу будет учиться наблюдательности, клиническому мышлению, умению научно осмыслить и обобщать свои наблюдения» — дополняет профессор-хирург Барский из Куйбышевского медицинского института.
Но современники монографию не заметили, тогда о книге, как и о ее авторе ссыльном епископе говорить и писать боялись.

На полученный гонорар профессор выписал из Архангельска Вольневу, выступил перед ученым советом наркомздрава Республики и так увлек членов совета рассказами о действии катаплазмов, что Вольневой разрешили работать под его руководством в больнице скорой помощи. Врачи на своем опыте убедились в несомненной пользе катаплазмов. Через несколько месяцев чиновниками от науки катаплазмы были запрещены. Но Войно-Ясенецкий не прекратил своих опытов перенеся их из больницы в другое место. Накопив 230 наблюдений на больных, он выступил в Хирургическом обществе. На заседание собрались почти все медики города. За катаплазмы выступало во много раз больше медиков. Сторонники административного зажима оказались разбитыми на голову. Но противники не смирились, была выпущена клеветническая статья по всем правилам политического доноса на пороге 1937 года, под названием «Медицина на грани знахарства». Это предвещало скорый арест. Но ареста не последовало. На Памире во время альпинистского похода заболел видный партиец, управляющий делами совнаркома Н. Горбунов. Врачи вырезали аппендицит, но занесли опасную анаэробную инфекцию. У больного сделалась гангрена клетчатки, окружающей кишечник, положение было безнадежным. Республиканское начальство было в смятении. О здоровье больного запросил сам Молотов. И тут кто-то вспомнил про ташкентского хирурга-епископа. В Ташкент помчались телеграммы. С аэродрома машина доставила хирурга в больницу. Жить пациенту по мнению врачей оставалось несколько часов. Распознав болезнь, Лука приступил к операции, жизнь была спасена. Отношение к Войно-Ясенецкому в Ташкенте после этого переменилось, его стали приглашать на консультации к высокопоставленным лицам, разрешили читать лекции на курсах повышения квалификации врачей. Начальство сделало вид, что забыло о запрете катаплазм. Чтобы детально исследовать свойства катаплазмов, Войно-Ясенецкий привлек 6 профессоров, среди них микробиолога, фармаколога, физиолога для опытов на животных. В доантибиоточную эпоху у катаплазмов были все основания стать благодетелями гнойных и ожоговых больных. В Правде Востока была напечатана опровергающая статья Войно-Ясенецкого о пользе катаплазмов.
 

***

1936-1937 гг. были для Войно-Ясенецкого спокойными. В 1936 г. он руководил третьим, самым большим корпусом Института неотложной помощи. В его распоряжении главная операционная, сколько угодно гнойных, обожженных травматических больных. Врачи жадно стремятся перенять его опыт. На разбор в секционной собираются все медики со всех отделений. Операции часто проходят у него под регионарной анестезией.

Обучает Войно-Ясенецкий молодых врачей многому. Показывает как лечить гнойники катаплазмами и как освобождать пациентов от болей, связанных с воспалением лицевого тройничного нерва. Заболевание это тяжкое, длится годами. Прервать его может только тот, кто владеет тончайшей операцией: умеет входить иглой в очень маленькое отверстие черепа, расположенное под глазом, и вводить спирт в нервный, так называемый гассеров узел. Если хирургу удается найти и алкоголизи-ровать узел, — наступает почти немедленное выздоровление: перестает дергаться веко, возвращается к норме выражение лица, проходят мучительные боли. «Я помню, что к нам приезжали больные из Ленинграда и Москвы, — вспоминает доктор Леви-танус, — от крупнейших хирургов. Видно кроме Валентина Феликсовича никто не решался вводить лекарство в гассеров узел». Вообще больной в 3 корпусе фигура центральная. Ночь ли, день ли воскресный, находится ли врач в отпуске или болеет, — ничто не освобождает его от обязанности явиться немедленно в отделение, если это необходимо для спасения пациента. Этот строго заведенный порядок профессор и сам выполняет без единого ропота.
Ученый исследует флегмоны лица. Как правило это страдание смертельно, гной попадает в мозг и конец. Как и в какой точке скальпель хирурга может остановить смертельную опасность? Те поиски, которые захватили Войно-Ясенецкого в 1936 г. не потеряли своего смысла и сегодня.

Эту работу он вносит как дополнение во 2-е издание «Очерков гнойной хирургии», которые очень нужны, со всех сторон врачи просят его об этом. Второго издания пришлось ждать еще 10 лет. Полный курс гнойной хирургии, объемом в 3 раза превышающий первое издание вышел только в 1946 г. Об этом труде можно говорить много приведем лишь две цитаты. Наш современник, хирург-травматолог Арнольд Сеппо из Таллинна, известный своими новыми методами лечения гнойных заболеваний: «Книга В. Ф. — продолжает оставаться настольной книгой молодого хирурга, попавшего на самостоятельную работу. Она действительно пока не превзойдена. Разработанное В.Ф. учение о перемещении гноя будет жить вечно. Мы должны это знать не зависимо от новых антибактериальных средств и новых возможностей лечения». Хирург Борис Львович Осповат, 50 лет проработавший в Боткинской больнице в Москве: «В те времена, когда вышла в свет книга В. Ф. Войно-Ясенецкого, еще не было тех средств защиты от гнойной инфекции, какие появились в дальнейшем. Но и в последующие годы, когда появились антибиотики, для врача не потеряло своей роли знание анатомических путей, по которыми закономерно продвигается гнойный воспалительный процесс... Легковерный врач считает антибиотик всесильным. Он недооценивает привыкания микроорганизмов к антибиотикам, недооценивает насколько антибиотики снижают собственные защитные силы организма, он не принимает в расчет новых инфекционных агентов, которые приходят на смену угнетенному антибиотиками основному возбудителю. В результате такой врач рискует вместе с водой выплеснуть из корыта ребенка. Книге В. Ф. уготована долгая жизнь...»

Вместе с работой Войно-Ясенецкий не прекращает посещения церковных служб, ему это «прощается» как человеку полезному и ценимому. Его интересуют судьбы Церкви и хирургии, к политике он все так же безразличен.
Но Войно-Ясенецкий все же епископ, а на календаре 1937 год. В декабре 1937 г. его арестовывают.
 

***

Первый конвейерный допрос в здании внутренней тюрьмы НКВД. «Этот страшный конвейер, — пишет Войно-Ясенецкий, — продолжался непрерывно день и ночь. Допрашивавшие чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днем, ни ночью. Я опять начал голодовку протеста и голодал много дней. Несмотря на это меня заставляли стоять в углу, но я скоро падал от истощения. От меня неуклонно требовали признания в шпионаже, но в ответ я только просил указать в пользу какого государства я шпионил. На это ответить они, конечно, не могли. Допрос конвейером продолжался 13 суток и не раз меня водили под водопроводный кран, из-под которого обливали мне голову холодной водой». На 13 сутки подследственный объявил, что прекращает голодовку и подпишет любые показания, но сначала просит поесть.

«Я предполагал, — пишет Войно-Ясенецкий, — перерезать себе височную артерию, приставив к виску нож; и сильно ударив по его головке. Для остановки кровотечения нужно было бы перевязать височную артерию, что невозможно в ГПУ, им меня пришлось бы отвезти в больницу. Это вызвало бы большой скандал в Ташкенте. Когда принесли обед, я незаметно ощупал тупое лезвие столового ножа и убедился, что височной артерии им перерезать не удастся. Тогда я вскочил и, быстро отбежав на середину комнаты, начал пилить себе горло ножом. Но и кожу разрезать не смог. Чекист как кошка бросился на меня и ударил кулаком в грудь. Меня отвели в другую комнату и предложили поспать. После этого начальник секретного отдела предложил, чтобы я подписал сочиненную им ложь о моем шпионаже. (Дочь Елена утверждает, что ему инкриминировался шпионаж в пользу Ватикана). Я только посмеялся над этим его требованием... Я был совершенно обессилен голодовкой и конвейером и, когда нас выпустили в уборную, упал в обморок на грязный мокрый пол. В камеру меня принесли на руках».

Не добившись от него проку, чекисты перевели его в областную тюрьму.
Здесь один из соседей Войно-Ясенецкого по камере афганский губернатор Раим Мухаммад вспоминает, как писал Лука письмо К. Е. Ворошилову, в котором говорилось о книге, которая необходима нашей Родине. Лука просил только разрешения получать из дому научные материалы и хотя бы на 2 часа в день уединяться для работы над книгой.

Взгляды свои религиозные Лука тоже не скрывал, рассказывает Раим Мухаммад: «Мне твердят: сними рясу — я этого никогда не сделаю. Она, ряса, останется со мной до самой смерти. Я верующий. Я помогаю людям как врач, помогаю и как служитель Церкви. Кому от этого плохо?» Уговаривал его снять рясу и доктор тюремной больницы Обоев, но бесполезно. Ничего не мешало тюремному начальству содрать с епископа рясу и дать в замен рубашку. Но не содрали. Что-то помешало.

Повстречался в камере Луке и его бывший студент, впоследствии профессор-дерматолог Армаис Аковбян. Интересен один из его рассказав о том, как Лука дважды в день, оборотясь на восток становится на колени и, не замечая ничего вокруг себя, молился. Но не то удивительно. Чудно, что там, где яблоку негде упасть, где измученные, озлобленные люди готовы лаяться и драться по любому пустячному поводу, на время молитвы его воцаряется вдруг неправдоподобная тишина. Среди заключенных много мусульман и просто неверующих, но все они почему-то начинают говорить шепотом, и как то сами собой разрешаются только что раздиравшие людей споры.

Здесь второй допрос конвейером, на котором засыпает сам чекист. Потом несколько дней карцера. Голодовки, побои, конвейер.

Почти 2 года после ареста семья ничего о нем не знала. Первые вести просочились из тюремной больницы: Папа лежит с отеками на ногах; из-за голодовок сдало сердце. Потом родственникам разрешили приносить передачи.

Конвейеры и прочие методы дознания ни к чему не привели. Следователи своего не добились, Войно протоколов не подписывал. Высылают его в Сибирь административно. Место ссылки — районный центр Большая Мурта, 110 км. от Красноярска. Едва добравшись, Войно-Ясенецкий идет в районную больницу и предлагает молодому главврачу свою помощь. Узнав кто он, главврач на следующее утро обходит начальство с просьбой разрешить Войно-Ясенецкому работать в больнице. Муртинские гос. работники общими усилиями приходят к мысли, что под наблюдением главврача ссыльный профессор в районной больнице работать может.

Войно-Ясенецкий опять в операционной. Оперирует как всегда широко: на костях, на глазах, в брюшной полости, убирает у детей гланды, аденоиды. Мелкие обиды, нищета не обращают на себя внимания. Едва прошли нажитые в тюрьме отдышка и отеки, Войно-Ясенецкий принялся за «Очерки гнойной хирургии». Осенью 1940 г. он получает разрешение на выезд в Томск для работы в медицинской библиотеке, в которой за 2 месяца он успел прочитать всю новейшую литературу на немецком, французском и английских языках. Работает он все эти месяцы как одержимый.
 

***

Начало войны не меняет ритма его жизни. Не докончив работу над книгой, Войно-Ясенецкий просит предоставить ему консультационную работу по лечению раненых.

В Красноярске спешно разворачивался МЭП — местный эвакопункт, мощное учреждение, состоящее из десятков госпиталей и рассчитанное на десяток тысяч коек. Красноярску предстояло стать последним на Востоке пределом эвакуации раненых. МЭП, кроме всего прочего, нуждался во врачах и квалифицированном научном руководстве. Кругом на тысячи километров не было специалиста более квалифицированного и необходимого, чем Войно-Ясенецкий. Поэтому утром 30 сентября главный хирург МЭП совершил авиа перелет в Большую Мурту. Самолет задержался ровно настолько, чтобы Войно-Ясенецкий мог собраться. Он был прикреплен к госпиталю № 1515, располагавшийся в школе № 10 и назначен консультантом всех госпиталей Красноярского края.

Первая военная зима в жизни ссыльного ничего не изменила. Положение главного хирурга-консультанта всех Красноярских госпиталей не избавляло от ссылки, а ссыльный в глазах начальства — человек ненадежный, почти враг. Живет Лука в сырой, холодной комнате, где до войны обитал школьный дворник. На госпитальной кухне его как ссыльного кормить не полагалось. А так как у Луки нет ни времени, чтобы отоваривать продуктовые карточки, ни денег, чтобы покупать продукты на черном рынке, он хронически голодает. Помогали госпитальные санитарки, тайком оставлявшие у него на столе тарелку каши.

Вообще санитарки, медсестры, врачи не разделяли подозрений начальства. «Мы, молодые хирурги, к началу войны мало что умели делать, — рассказывает врач Валентина Суходольская, — На Войно-Ясенецкого смотрели мы как на Бога. Он многому научил нас. Остеомиелиты, кроме него, никто оперировать не мог. А гнойных ведь было - тьма! Он учил и на операциях, и на своих отличных лекциях...»

С каждым проходящим через его руки раненым Лука вступал как бы в личные отношения. Помнил каждого в лицо, знал фамилию, держал в памяти все подробности операции и послеоперационного периода. «Если раненый умирал, — рассказывает доктор В. А. Суходольская, — то Войно страдал не только от индивидуальной гибели, но ощущал смерть как общенародную потерю. Беда эта глубоко его волновала».

Едва заканчивается операционный день, начинается день консультаций по госпиталям. Часто осмотр завершается его пометкой: «Раненого такого-то перевести в школу № 10». Войно-Ясенецкий посылал молодых врачей на дебаркадер, где разгружали санитарные поезда, и просил разыскивать раненых с гнойными, осложненными поражениями тазобедренного сустава, тех, кого большинство хирургов считало обреченными. Отчеты госпиталя № 1515, свидетельствуют, что многие раненые из этой категории были возвращены к жизни, а кое-кто смог вернуться в строй.

Деятельность Луки осложнялась тем, что наскоро собранный штат госпиталя был неумел и груб. Лука нервничал, случалось даже, выгонял нерадивых помощников. На него жалуются, вызывают на разбирательства. Все это в 65 лет не может не отразиться на здоровье. Возникает сердечная слабость, все чаще при операциях приходиться садиться.

Но постепенно ближе к лету жизнь начинает меняться. Однажды в его каморку заглянула сама заведующая красноярским областным отделом здравоохранения. Отведя глаза от икон, поинтересовалась, как он живет, чем питается. Сообщила, что руководством госпиталя приказано отныне выдавать хирургу-консультанту обед, завтрак и ужин с общей кухни. Вслед за начальницей пришла заместительница, осведомилась, имеется ли у профессора достаточно одежды, белья, обуви. В эпоху, когда ботинки и штаны советский человек мог получить лишь по специальному разрешению, Лука отнесся к вопросу без энтузиазма. Его гардероб находился в плачевном состоянии, но он сказал только, что неплохо было бы прибрести шнурки для ботинок, старые совсем изорвались. Шнурки были доставлены немедленно.
Визит начальства не был простым актом доброй воли. Приказ проявить заботу был получен из крайкома партии. Но профессор не задумывается излишними вопросами, а продолжает обычную жизнь, оперирует, консультирует. С 1 июля 1942 г. живет в новой квартире. В конце августа выступает на межобластном совещании главных хирургов, где его встречают аплодисментами.

Прогрессирует творческая работа, он по-новому начинает делать резекцию коленного сустава. Его операция распила пятки при остеомиелите и фронтальный распил огромной костной мозоли нижнего конца бедра приводит в восторг хирургов, испытавших эти операции.

Начальство заботится об улучшении условий его работы, уже почти не приходится нервничать. Изменение отношения к Луке связано с тем, что в это время, в силу внешних и внутренних политических причин, меняется отношение государства к Церкви. 5 марта 1943 г. в предместье Красноярска открывается маленькая Церковь и Лука назначен архиепископом Красноярским.

Конечно же, радость Луки велика, в своем письме сыну он пишет: «Помни, Миша, что мое монашество с его обетами, мой сан, мое служение Богу для меня величайшая святыня и первейший долг. Я подлинно и глубоко отрекся от мира и от врачебной славы, которая, конечно, могла бы быть очень велика, теперь для меня ничего не стоит. А в служении Богу вся моя радость, вся моя жизнь, ибо глубока моя вера. Однако и врачебной и научной работы я не намерен оставлять».

***

Итак, все повторялось опять, профессор Войно-Ясенецкий свободно произносит проповеди в Церкви и читает лекции в госпитале.
На конференции хирургов военных госпиталей в Новосибирске восторженно принят его доклад о лечении огнестрельного остеомиелита. В Новосибирске получает он архиерейское облачение и все принадлежности служителя.
В феврале 1944 г. Лука переезжает в Тамбов. Патриарх Сергий назначает Луку архиепископом Тамбовским и Мичуринским, одновременно широкое поле деятельности в госпиталях и крупной больнице.

Здесь он начинает ремонтировать храм, в котором до этого находилось рабочее общежитие, собирает причт, ведет службы. Одновременно на его попечении находится 150 госпиталей от 500 до 1000 коек в каждом. Консультирует также хирургические отделения большой городской больницы.
В это время выходит его монография «Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов». За данную работу и за «Очерки гнойной хирургии» Луке присуждается сталинская премия 1 степени. В начале 1946 г. он получает 200 000 рублей, из которых 130 000 отдает в помощь сиротам, жертвам фашистов, и остальные детям.

Здесь, в Тамбове, Лука по настоящему чувствует себя архиереем. Его проповеди привлекают в Церковь много врачей, библиотекарей, учителей. Однажды у владыки произошел спор с чтецом из прихожан, который читал на клиросе часы и неправильно выговаривал церковно-славянские слова. Лука темпераментно размахивая книгой, нечаянно задел его, тот возмутился, сказал, что архиерей ударил его, и демонстративно перестал посещать церковь. Надев крест и панагию, Лука через весь город отправился к обиженному прихожанину просить прощения. Тот не принял архиепископа. Владыка пошел снова и снова не получил прощения, и так продолжалось почти до самого отъезда владыки, когда прихожанин простил его. Полная подпись владыки Луки начиналась словом «смиренный».

В конце 1944 г. в одной из проповедей владыка сказал, что немецкие зверства не случайны, что жестокость присуща немецкому народу в целом; эта национальная черта уже не раз являлась у немцев в прошлые столетия и отражает, так сказать, дух германского народа. Одна из прихожанок, немка по происхождению, преодолев смущение, после проповеди подошла к владыке и сказала ему, что немцы, как и русские, бывают всякие. И никакого жестокого немецкого духа она не знает. Лука молча выслушал укор и покинул храм. А через несколько дней при большом стечении народа, сказал, что обнаружил в прошлой проповеди недопустимую ошибку. Неправильно говорить о жестокости характера всех немцев вообще. Он просит тех, кого это его замечание обидело, если можно, простить его.

Единственно, что огорчало Луку в это время, это нежелание властей открыть городской собор. Однажды председатель облисполкома спросил его:
Чем Вас премировать за Вашу замечательную работу в госпитале?
Откройте собор.
Ну, нет, — собора Вам никогда не видать.
А другого мне от Вас ничего не нужно, — ответил Лука.
Областные и городские чиновники, покушавшиеся на духовную свободу и достоинство Луки, всегда получали жесткий отпор. В этой области он по-прежнему никаких компромиссов не терпел. Для него на первом месте стоит справедливость, которая у него соединяется со строгим исполнением закона Божеского и человеческого.

Но оттепель в отношении Церкви постепенно утихла. Последний указ об открытии православных храмов последовал в 1947 г. Лука испытал это уже в 1946 г. Ему запретили выступать перед научной аудиторией в духовном облачении, Лука, естественно, не согласился, что, по сути, означало отлучение от общества ученых.
 

***

В 1946 г. упрямого архиерея переводят подальше от Москвы, в Симферополь Крымским владыкой. Здесь о медицинской помощи его долго никто не просит. Но возникают другие заботы. Он зовет к себе из Киева племянницу Нину с двумя детьми, которая в тяжелом положении, помещает у себя другую племянницу с дочкой и внучкой. Его семья достигает 8 человек. Кроме этого, в его доме готовы оказать помощь любому, кто пожелает. Обед на архиерейской кухне готовится немудреный, но у многих симферопольцев в 1946-1948 гг. и такой еды нет. «На обед приходило много голодных детей, одиноких старых женщин, бедняков, лишенных средств к существованию, — вспоминает Вера Прозаровская, — я каждый день варила большой котел и его выгребали до дна. Вечером дядя спрашивал: «Сколько сегодня было за столом? Ты всех накормила? Всем хватило?»»

В служении Луке досталось тяжелое наследство. Большинство храмов было открыто сравнительно недавно (до войны на весь Крым оставалась одна церковь). Вскоре выяснилось, что служить в открытых храмах попросту некому. Это повлекло принятие в священники людей посторонних, часто недостойных этого сана. Лука борется против этого непримиримо. Накладывает епитимьи, лишает священного сана, увещевает. В одном из его посланий читаем: «Много ли среди вас священников, которые подобны серьезным врачам? Знаете ли вы, как много труда и внимания уделяют тяжелым больным добрые и опытные врачи? Знаете ли, как долго, часами расспрашивают их и всесторонне исследуют их организм... как глубоко обдумывают результаты своих расспросов, исследований и наблюдений, чтобы познать причину и сущность болезни и найти правильные пути к лечению их?.. Но ведь задача врача только исцеление телесных болезней, а наша задача неизмеримо более важна. Ведь мы поставлены Богом на важное дело врачевания душ человеческих, на избавление от мучений вечных!..»

В надежде вернуть Церкви чистоту Лука не ограничивается диалогом с духовенством, обращается он и к верующим мирянам. Между тем отрицательное отношение государства к Церкви усиливается. Начинают закрываться храмы, правда, уже сохраняя видимость законности. Вырабатывается законодательство, по которому, как ни крути, а храмы нужно закрывать. Например, один из законов гласил, что храм подлежит закрытию, если в нем 6 месяцев нет священника, но что это значило, когда по всей стране не хватало священников. Но Лука и здесь не сдается. Он перебрасывает священников из одного храма в другой, привлекает в Крым священников из других областей. Но уполномоченный по делам Церкви преграждает ему это путь: милиция не прописывает приезжих.
Лука борется за каждого священника, на которого заводятся уполномоченным дела и требуется их увольнение. Он ведет непримиримую борьбу с уполномоченными. Вместе с тем он проповедует, служит в храме.
Деятельность его как хирурга остается невостребованной. Предубеждение против креста и рясы берет верх у врачей. Автора «Очерков гнойной хирургии» так и не ввели в состав ученого совета Симферопольского медицинского института.

Лечить в госпитале и читать лекции врачам ему, в конце концов, разрешили, но из этого почти ничего не вышло. Его доклады в Хирургическом обществе на двух съездах врачей имели большой успех. Но это многим не понравилось, ему ясно дали понять, что делать доклады в архиерейском виде он больше не должен. Один доклад и чтение лекций в хирургических амбулаториях сорваны. Так он совсем перестает бывать в хирургическом обществе.
Но владыка не унывал, он объявил бесплатный врачебный прием у себя, и сотни больных со всего Крыма хлынули в его квартиру.

Он пишет письмо заместителю наркомздрава, что медицинское издательство отказывается переиздать его диссертацию о регионарной анестезии, между тем проблема эта не устарела, а дополненная новыми материалами, смогла бы принести несомненно пользу хирургам. Таким образом согласие медицинского издательства он получает.

Весной 1949 г. владыка едет в Москву, кроме дел церковных, за две недели в медицинской библиотеке он прочитал и просмотрел 450 литературных источников по регионарной анестезии на иностранных зыках. Остается прочитать в Симферополе статьи в русских журналах, часть английской книги, написать 75-100 страниц и будет новая книга.

Взвалив на себя сверх церковных служб, проповедей, приема больных и административной работы по епархии еще и сбор материалов для монографии, Лука сообщает близким, что в 72 года здоровье его милостью Божьей весьма не дурно. Тогда же в начале 1949 г. симферопольские военные медики просят его поучить их гнойной хирургии.

Мария Федоровна Аверченко, посланная к нему в роли посла, военный фармацевт в запасе, лыжница, бегун на длинные дистанции, парашютистка-десантница, вспоминает, как с опаской приближалась она к квартире архиерея. В голове бродили школьные рассказы о попах, вбитые с младенчества, презрение и подозрение ко всему церковному, религиозному. Но стоило ей увидеть сердечную улыбку старого мудрого человека, услышать его басовитый голос, как страх и скованность рассеялись без следа. Через много лет в памяти осталось ощущение встречи с человеком, физически очень чистым и простым, простым до крайности. Когда она сказала ему о приглашении его в качестве консультанта в госпиталь, Лука не скрыл радости. О вознаграждении Мария Федоровна говорить не стала, увидела на дверях дощечку о бесплатном приеме больных и сообразила: разговоры о деньгах здесь не уместны. К приходу консультанта все отделы госпиталя готовили обычно самых тяжелых больных.

Но уже в 1951 г. в одном из писем он пишет, что он архиерей с головы до ног, что от хирургии он отлучен и его не приглашают даже на консультации.
Глядя на жизнь святителя Луки, мы видим одновременно как бы двух людей — очень крупного, серьезного ученого медика, и с другой стороны, чрезвычайно глубоко верующего человека. Наверно предвидя эту нашу раздвоенность, святитель Лука говорит в свое время журналисту Марку Поповскому: «Если станете описывать мою жизнь, не пробуйте разделять хирурга и епископа, образ разделенный надвое неизбежно окажется ложным».

Святитель Лука жил в то время, когда все вокруг пестрило лозунгами о том, что наука полностью опровергает религию. И, конечно же, в своем творчестве он не мог не затронуть этой темы, он пишет замечательную книгу «Наука и религия», где совершенно объективно обосновывает отношения науки и религии. В предисловии к книге святитель Лука пишет: «На своем жизненном пути нам встречаются два типа людей. Одни во имя науки отрицают религию, другие ради религии недоверчиво относятся к науке. Встречаются и такие, которые умели найти гармонию между этими двумя потребностями человеческого духа. И не составляет ли такая гармония той нормы, к которой должен стремиться человек. Ведь обе потребности коренятся в недрах человеческой природы».

В 1945-1947 гг. святитель Лука заканчивает книгу «Дух, душа и тело», которую он начал писать еще в 20-е годы и которую ценит выше своих хирургических трудов. Этой книгой он собирается спорить о материи, природе, сущности жизни и человека с диалектическим материализмом — публично. Это при Сталине, когда миллионы людей из года в год зазубривали основополагающие идеи классиков марксизма о первичности матери и вторичности сознания. У современников святителя книга успеха не имела. К открытому несогласию с атеизмом в то время относились с опаской. В «Богословском вестнике» книгу издавать не стали. В 1948 г. святителю было запрещено читать проповеди на эту тему. Но рукопись все равно читалась и перепечатывалась верующими интеллигентами.

В это время у святителя медленно начинает ослабевать зрение. В 1952 г. он снова провел несколько недель в московской медицинской библиотеке, переутомил глаз, и зрение стало падать буквально по неделям. В конце концов, Лука отказался от приема больных и от подготовки второго издания «Регионарной анестезии». В 1955 г. полная слепота. Но Лука не относится к слепоте как к бедствию. «Я принял как Божию волю быть мне слепым до смерти, и принял спокойно, даже с благодарностью Богу. Слепота не помешает мне оставаться до смерти на своем посту».

В 1956 г. в соавторстве с ленинградским хирургом А. В. Колесовым выходит третье издание «Очерков гнойной хирургии».
Подводя итоги церковной жизни, святитель утверждал, что за 38 лет священства произнес 1250 проповедей, из которых не менее 750 были записаны и составили 12 больших томов машинописи. Совет Московской Духовной академии назвал это собрание проповедей «исключительным явление в современной церковно-богословской жизни», и избрал автора почетным членом академии. С момента открытия храма в Красноярске, проповедь была для него основным занятием. Он писал проповеди, произносил их, печатал, правил, рассылал листки с текстом по городам страны. Много проповедей касалось вопросов отношения науки и религии.
С приходом к власти Хрущева, началась открытая антицерковная политика. Аресты верующих, публичные оскорбления священников, закрытие храмов, разгон церковных праздников напомнили старшему поколению события 20-30 гг. Лука открытыми проповедями поддерживает верующих, вселяет в них надежду. Он не может заставить своих священников проповедовать против постановлений правительства, но он может потребовать исполнения ими своих обязанностей строго по уставу, и он требует, наказывает, но больше увещевает их.

Однако церковные дела становятся все тяжелее. Церкви закрываются, священников не хватает. 1958-1959 гг. — обстановка еще более накалилась. Владыке тяжело переносить все это в его 82 года. В 1960 г. бесчинства уполномоченного, неподчинение части священников, которые повинуются только уполномоченному, делают положение церковных дел еще более невыносимыми.

Владыка угасал. Стал сильно уставать от служб, проповедей, епархиальных дел. Последнюю литургию совершил на Рождество, последнюю проповедь произнес в прощенное воскресенье. Утром 11 июня 1961 г. владыки не стало. Вспоминает его секретарь: «Панихиды следовали одна за другой, дом до отказа наполнился народом, люди заполнили весь двор, внизу стояла громадная очередь. Первую ночь владыка лежал дома, вторую — в благовещенской церкви, а третью — в соборе. Все время звучало Евангелие, прерывавшееся панихидами, сменяли друг друга священники, а люди все шли и шли непрерывной вереницей покланяться владыке. Поток стихал ночью часа на четыре, а затем снова одни люди сменялись другими...»
Власти сделали все, что бы помешать пешей процессии до кладбища. Но они ничего не смогли поделать с народом окружившим катафалк, который мог ехать со скоростью, с которой шли пожилые женщины. 3 километра от собора до кладбища многочисленная процессия двигалась около 3 часов. Люди провожали дорогого им человека.

22 ноября 1995 г. Архиепископ Лука Войно-Ясенецкий канонизирован во святые Русской Православной Церковью на Украине.

20 марта 1996 г. мощи святителя Луки перевезены в Кафедральный собор г. Симферополя, где покоятся в открытой раке для поклонения прихожан.